«Искусство фотографии стоит на двух китах: доступе к предмету съёмки и знании о нём»

— Проект в Перми — часть серии под названием Gingers («Рыжики»). Gingers — устоявшееся в Шотландии название рыжеволосых людей. Эта серия является своего рода исследованием на тему культурологической значимости рыжих волос. Существует карта распределения рыжеволосых людей по территориям. Больше всего их в Шотландии и в Ирландии. В Шотландии, кстати, самый высокий процент — 13%. И много рыжих в России. Когда я начинал этот проект в 2014-ом, посмотрел на карту и подумал: «Необычно. Островок рыжины, существующий сам по себе». Я хотел приехать в Россию ещё тогда, но разные причины помешали. А в этом году мне представился шанс выставить моих Gingers в Инвернессе, который находится почти на той же долготе, что и Пермь. И я воспользовался этим как поводом отправиться в вашу страну.

— Мы получили более 250 заявок, из них отобрали 36. Сегодня отсняли, кажется, человек 17. Мы снимаем по расписанию: не люблю, когда много людей находится в комнате одновременно. Мне нужно поговорить с человеком, узнать немного о нём и, не торопясь, выстроить кадр.

— По-разному. Обычно я спрашиваю, как бы они описали свой цвет волос, как он повлиял на их жизнь, как реагируют люди вокруг — такие вопросы. Чтобы понять, как в России видят рыжих. Постепенно из разговоров складывается общая картинка. Кстати, много повторений. Это хорошо, значит, всё это, вероятно, соответствует истине.

— Как раз, когда учился, где-то между третьим и четвёртым курсом. В три летних месяца ты можешь уехать, заняться своим дипломом — финальным проектом. Я с друзьями поехал в Малави, в Африку. Мы жили на горе, фотографировали мартышек, изучали их. Хотя я больше фотографировал, чем изучал. А ещё я документировал жизнь в Африке. Снимал на плёнку: у меня было 50 катушек на всё лето. Я очень хотел снять гору, на которой мы жили, сверху. А она такая огромная — три тысячи метров высотой. Я бродил по округе, нашёл человека, у которого был самолёт. Мы его наняли и пролетели над горой. А перед вылетом сняли дверь с самолёта, чтобы снимать было удобно. В тот момент я подумал: «Вот круто! Нет, я люблю науку, но заниматься, кажется, хочу именно этим». А потом мы вернулись в университет, я дописывал диссертацию, мой проект про мартышек, и одновременно был редактором студенческой газеты. Я думал, что журналистика — лучшее обучение для фотографа. В чём-то похоже на науку: ты смотришь сквозь стекло линзы и пытаешься выстроить картину мира, буквально. Так всё и началось.

Летом после выпуска я работал в газете, писал рецензии на Эдинбургский фестиваль — большой международный фестиваль искусств. Я был просто парень на побегушках, делал, что говорят. Но это была отличная школа. Спасибо им, что отправляли меня смотреть спектакли и давали возможность писать. К тому же, за это ещё и платили, так что всё было идеально.

— Kodak Instamatic, касетный плёночный фотоаппарат. Когда мне было семь лет, мы семьёй поехали на лето в Канаду. Папа работал — он у меня врач, а мама, брат, сестра и я гуляли днём. Есть даже фотография: я стою в своём зелёном костюмчике для сафари, весь с иголочки, а на груди у меня фотоаппарат. Мы любили ходить в зоопарк, именно там я сделал свой первый снимок — сфотографировал енотов. И пока я фотографировал, енот повернулся ко мне. Я был так счастлив! Побежал к папе рассказать, что я снял. Времена были плёночные, так что описывать пришлось словами. Я, кстати, именно поэтому занимаюсь фотографией — вижу что-то, говорю себе «вау», и мне хочется бежать и показывать всем, что я сделал. Естественно, мы все сейчас так делаем с помощью наших телефонов. Но это действительно сильный порыв, желание. Очень человеческий порыв — ты видишь что-то прекрасное и хочешь поделиться этим.

— С тех пор как стал фрилансером, я использую Canon. Мне всегда нравилась эта система. А когда я выиграл премию World Press Photo, на церемонии награждения познакомился с людьми из европейского отделения Canon. Закончилось всё тем, что я записал для них видео. Теперь с каждой камерой 400d вы получаете DVD, на котором я рассказываю про Шотландию, как большой эксперт в настоящих фильмах. Так что, когда я езжу и снимаю людей, я использую камеры Canon.

— В 2014 году в Шотландии проводился референдум, во время которого мы голосовали за независимость нашей страны. Перед этим я снял пять историй, главные из которых — это как раз Gingers, портреты рыжих людей, и Land of Scots («Земля шотландцев»). Во второй история Шотландии раскрывается через местность. Наша страна известна своими мифами. Есть те, по которым нас узнают, вроде Лох-Несского чудовища или «Все здесь рыжие»…

— Ага, вот видишь. И монстры ещё. Не самые лучшие стереотипы. И даже местность — ни одного дерева, сплошная пустошь. А раньше было как в Перми — всё покрыто деревьями. Так вот, на этом проекте я использовал плёнку.

— Я как будто вернулся к своему Кодаку. Первая моя камера была квадратная, инстаграм тоже квадратный. Я тяготею к квадратам. Я люблю плёнку, потому что она напоминает мне о молодости, временах, когда я начинал снимать. И я пытался заново понять свою страну, осознать себя в этой мешанине неверных представлений о Шотландии. Я изучал эти мифы через пейзаж, а плёнка даёт тебе возможность сосредоточиться — ты дольше думаешь перед тем, как сделать фотографию. Всё время ощущаешь стоимость этого снимка.

— Ага, а ещё это ужасно медленно, особенно когда потом проявляешь фотографии. Пейзаж тоже медленный. Если хочешь оказаться в нём, нужно остановиться и разглядеть его. Вот почему я снимал на плёнку.

Был, кстати, ещё один проект, который я решил снимать не в цифре — о продовольственных фондах, прямо захлестнувших Британию. Они созданы для людей, которые не могут позволить себе купить еду. Тогда они приходят на церковные подворья или в городские центры, куда другие приносят еду, а они, соответственно, могут взять её себе. Каждый раз, когда я смотрел на фотографии продовольственных фондов, сопровождающие статью о «разрастающейся эпидемии», я не видел людей, приходящих за пропитанием. И я, умница такой, решил: «Я попробую сфотографировать людей, жизни, которые спрятаны за всем этим». Было сложно, очень сложно, потому что никто не хотел фотографироваться. Если завязывался разговор, люди уходили в оборону, агрессивно реагировали. Но я работал, с чем было. Этот проект я снимал на плёнку опять же для того, чтобы можно было остановиться и подумать, что же ты снимаешь.

— За год до этого я выиграл премию «Начинающий фотограф года» в Великобритании и Ирландии. Часть приза — две тысячи фунтов, но ты не просто получаешь их на руки, ты получаешь их на фотопроект, любую историю, которую ты хочешь снять в любом уголке мира. В то время у меня ещё была обычная работа, зарплата, я не был фрилансером. И я подумал: «Ага, так вот что случается с некоторыми в жизни. Хорошо. Куда же мне поехать на эти две тысячи фунтов?». Я начал думать о голоде, конфликтах — таких вещах. Мне казалось, эти истории имеют смысл, их стоит снимать. А потом мой профессор в Абердине — эксперт по млекопитающим, тот, что курировал мой проект о мартышках, сказал, что я должен поехать в Замбию, где существует самая большая колония летучих мышей. Первое, о чём думаешь, когда слышишь это: «Ладно, но если это так круто, почему это до сих пор никто не снял?». Ну, в смысле, кому есть дело до летучих мышей? Но я всегда думал, что природа жёстче человечества, даже человечества в период конфликта. Однако есть в ней и красота. И я подумал, что людям не нужно ещё больше отчаяния и разрушенных жизней, они хотят видеть красоту и гармонию мира. А летучие мыши — это такой особый вид животных, почти изгои. Никто их не любит, кроме Бэтмена. Так вот, была такая мысль: если есть подлинная красота в мире, то она должна быть заметна и в летучей мыши. Дело кончилось покупкой билета на самолёт. И вот я отправился в пятинедельную поездку.

— Ну, я буквально вылез из кустов. Приехал в декабре домой. Начинающий фотограф после встречи с летучими мышами. В январе подал заявку на конкурс, а тогда ещё приходилось посылать диск в Амстердам вместо загрузки в сеть. Я отправил этот диск, всё в последнюю минуту, и занялся работой. В феврале полетел снимать свадьбу подруги в Англии. Выхожу я из самолёта, вижу свою подружку, которую не видел давно, радуюсь, мы идём к машине — и тут звонок. Звонила другая моя подруга — Тина, она тогда работала в отделе по изображениям в одной из газет. И она такая: «Киран, твои летучие мыши повсюду». Я спрашиваю: «Что?». «Твои летучие мыши попали в сеть. Ты выиграл World Press Photo». И я мог только заорать. Адреналин хлынул не хуже, чем у скайдайверов в прыжке. Следующие три дня я не мог спать, отснял свадьбу, не вылезая из сети. Невероятный был опыт! Сейчас, конечно, понятно, насколько это было важно и каким я был наивным мальчиком. Выиграй я сейчас, а это, может, никогда уже не случится, я бы смог выжать из этого максимум. Это же такая возможность встретиться с другими фотографами, с редакторами… Мне кажется, встречи с коллегами и возможность увидеть, как они работают — самое важное. Для любого фотографа возможность общаться с людьми, которые забрались чуть выше в своей карьере или делают что-то, что знают лучше, чем ты, — отличная возможность научиться чему-то новому.

Вот, в общем, и всё о World Press Photo. Штука в том, что это одновременно было и благословение, и проклятье, потому что ты достиг такой небывалой высоты в 25.

— Да. Несколько лет я жил с этим чувством, но, кажется, справился. Начал думать: «Ну что тебе ещё нужно? Зачем тебе ещё одна премия?». В моей жизни есть и другие достижения, которыми я горжусь не меньше. Просто они в другой области и о них не знает столько народу. Что до летучих мышей, они оказались прекрасны. Забавно. В день открытия выставки один из членов жюри сказал мне: «Твои фотографии были ярче всех, они как свет — действительно выделяются». Для того они и созданы: показать красоту мира, гармонию среди крови и убийств. Особенно это касается выставки World Press Photo, с которой выходишь несчастным, потому что видишь много пугающих, ужасных вещей. Я высказал то, что накипело внутри, это было главным.

— Конечно. Отчасти именно поэтому я занимаюсь этим проектом. Искусство фотографии стоит на двух китах: доступе к предмету съёмки и знании о нём. Я многое знаю о Шотландии, у меня отличный доступ, я подумал, что это замечательная точка отсчёта. Но тут приходится бороться с излишним знакомством с объектом. Всё становится одинаковым. Благодаря тому, что у меня много заказов от иностранных клиентов, я имею возможность узнать, как другие воспринимают Шотландию, что они ценят в нас. Разговоры с людьми, приезжающими в твою страну, об их представлениях, стереотипах и ожиданиях — тоже хорошая стартовая позиция. Я также понял, что сложно одновременно жить своей жизнью и заниматься проектом. Мне гораздо проще приехать сюда на три дня и отснять всё, не отвлекаясь ни на дела, ни на знакомых, это так здорово. Не нужно делать ничего лишнего. Но когда я в Шотландии, я становлюсь более гибким, могу поехать куда-то… нет нужды объяснять. Я думаю, что коренной житель может пойти дальше в своих исследованиях. Но только если он правда увлечён местом. Разница между хорошей и великой историями — в знании. Есть кто-то, кто исследовал тему и разбирается в ней, а ты, будучи местным, можешь знать больше и снять лучше, только тогда нужно научиться организовывать своё время.

— Абсолютно. Всё началось с местности. В Шотландии у тебя есть право бродить, где захочешь. Никто не может сказать: «Убирайся с моей земли». Ты можешь пойти куда угодно, полная свобода, никаких частных владений. Все эти годы я наивно полагал, что все эти земли принадлежат народу Шотландии. Нет. Выяснилось, что половиной Шотландии владеют 300, ну может 200 человек. Не могу сейчас вспомнить, не много. Большая часть земель принадлежит очень узкому кругу: частным бизнесам или миллионерам. Это заставило меня по-другому взглянуть на земли. Между Глазго и Инвернессом пролегает сеть дорог, на карте можно посмотреть, кто владелец земли. Ну и я подумал: «Посмотрим на Северо-Шотландское высокогорье, сердце истинной Шотландии, кому оно принадлежит». Выяснилось, что среди владельцев фирма, зарегистрированная на Виргинских островах в Карибском море, фирма в Техасе, фирма в Норвегии… Частные предприятия, уклоняющиеся от налогов. Я шёл по этому пути и думал: «Это всё принадлежит компаниям, это всё неплательщики». Это легально, поэтому они так и делают, но это меняет твоё восприятие. Если ты видишь шотландскую гору, сердце твоё наполняется гордостью. Но если ты видишь гору, которой владеет компания с Виргинских островов, всё меняется. Это изменило мои представления о моей стране. Я задумался о политике, какой она была и к чему привела. Во мне произошла перемена. Так что да, представление о местности меняется. Должно меняться.

— Или зачем приехал в Пермь? Иногда сам не знаю. Нет, правда, а почему я всё это делаю? Может, из-за жены. У меня прекрасная жена, потому что она выгоняет меня из дома. Иногда, когда ты становишься старше, твоя жизнь налаживается, ты уже не хочешь рисковать. Но моя жена — восхитительная. Она напоминает мне те слова, что я много лет назад говорил ей — что я хочу рассказывать истории, которые нужно рассказать. Вы можете подумать: «Что, летучие мыши? Это история, которую непременно нужно было поведать? Или рыжие — это что, такая значимая история на фоне мировых войн?» Но думаю, я всего лишь часть общего пазла. Моё желание увеличить какой-то аспект жизни и показать его остальным кажется мне проявлением человечности. У поэта Мюриэль Рукейзер есть фраза, в которой она говорит, что Вселенная состоит не из атомов, а из историй. Я верю, что Вселенная состоит из атомов, но я чувствую, как истории пронзают всю ткань бытия. И все люди обёрнуты в материю одной большой истории.

— Прекращай.

— Это два слова. Да, наверное, рассказывать истории. Но, скорее, открытие. Открывать вещи. Спрятанные. Зачастую — на самом виду. Да, открывать.

— Несколько лет назад я занимался в основном частными заказами. Это определяло мой рабочий процесс. Сначала шли они, а в свободное время, если оно оставалось, занимался своими проектами. Потом, года два-три назад, я решил вывести личные проекты в приоритет. А заказы подчинить расписанию проектов. Мне кажется, в этот момент я сделал важный шаг, потому что на это нужно решиться. В конце концов, заказчики приходят к нам с личных проектов — именно там они знакомятся с нами, именно личные проекты влюбляют их в нашу работу. И идут они к тебе за этим.

Каждый проект начинается по-разному. Просто начинаешь размышлять над историей. В голове всегда есть какие-то идеи. Иногда само время подкидывает тебе поводы. Как тот же самый Референдум о Независимости. У меня была чёткая дата. За год до неё я начал думать, что я хочу сказать, что я хочу показать. Так появились мои Gingers, пейзажи и ещё парочка проектов. А иногда истории появляются вовсе из ниоткуда, или приходят люди и говорят: «Происходит то-то и то-то». Gingers, кстати, я снимал всего пару дней в 2013–2014. У нас было не так уж много фотосессий, потому что я все ещё пытался зарабатывать на жизнь. Кое-что я сделал в 2015-ом, а потом не касался проекта полтора года. Вдруг поступило предложение: «Хотите показать эту работу на фестивале?». Я подумал тогда: «Ну, вот мы снова в деле!». Так и должны работать долгосрочные проекты, мне кажется. В них должна быть непрекращающаяся энергия. Я снова начал снимать эту серию в Шотландии. И в этом месяце я потратил на Gingers больше времени, чем за последние три года. И провёл с серией больше времени в Перми, чем в Шотландии.

В общем, у вас появляется идея, вы хотите что-то сделать: делайте. Понемножку, когда получается, а можете ставить на паузу и снова начинать.

— Я как-то делал историю про Тибет, The Third Pole, она про кочевников, которых изгоняют с их земель. Я хотел понять, как люди реагируют на китайцев, на их государство. Но чем больше я читал и изучал, тем дальше уходило то, что казалось историей, позволяя рассмотреть что-то по-настоящему важное. Я думаю, это хорошо, особенно если заниматься документальной съёмкой, потому что твои действия должна определять реальность. Очень просто прийти и насадить своё видение. Когда ездишь куда-то ненадолго, у тебя всегда есть какие-то представления, как всё будет выглядеть. Представить несложно. Так часто получается с Россией. Фотографы приезжают, начинают снимать, и я понимаю: «Ага, это туристический взгляд». Но я думаю, интересно попытаться понять, что они видят в этом такого, чего не вижу я.

— Разворачивайтесь, ребята! Нет, конечно, нет. Я думаю, это классно. Фотография — это классно, продолжайте.

— Ну да. Возьмите несколько уроков где угодно. Учитесь у фотографов постарше. Мне кажется, лучший способ научиться — найти наставников, которым полностью доверяешь, чтобы они могли тебя критиковать. Заплати им, если придётся, но найди этих людей. Или просто ищи тех, кто тебя вдохновляет, и попытайся с ними связаться.

— Их так много. Например, Джим Ричардсон из National Geographic. Он в мае опубликовал материал о шотландских пустошах. Ричардсон занимается Шотландией, а ещё едой и сельским хозяйством. Он чуть постарше — за десятилетия, которые прошли с тех пор, как я был ребёнком, он снял более 40 историй для National Geographic. Именно со знакомства с его публикациями началось моё увлечение фотографией. Чем больше я общаюсь с ним (а он приезжает в Шотландию, мы обмениваемся письмами), тем больше восхищаюсь его работой. Он дотошный исследователь. Очень хорошо организован. Он всё время изобретает что-то новое, бросает себе вызов в фотографии. И он учится у людей. Он может прийти ко мне и посмотреть, как я что-то снимаю, чтобы потом применить эту технику в своей работе. Иногда мне кажется, что дело не в том, кто насколько хорош в искусстве фотографии (хотя он-то фотограф мирового класса!), но ещё и в характере. Полагаю, очень важно найти наставников, в которых мастерство сочетается с характером и харизмой. Когда ты молод, ты можешь восхищаться постановкой кадра или ракурсом, но мне кажется, гораздо важнее найти людей, которые заслуживают называться «фотографами». Правда, это только мои соображения…